Новую политику диктует Минфин
Второй исход государства из образования
Бесланская трагедия, в эпицентре которой оказались дети, заставила содрогнуться и страну, и мир, страшнее чем когда-либо показав беспощадность, бесчеловечность, весь ужас терроризма. Вместе с тем эта трагедия окончательно обнажила и бессилие нашей власти, и нашу полнейшую незащищенность перед лицом любой опасности — терроризм, экстремизм, бандитизм, предательство и ложь властных структур, измывательства, коррумпированность чиновников и т.д.
Катастрофа в Беслане, естественно, не могла не заслонить собой практически все события — и ординарные и экстраординарные, — происходившие в последнее время в нашей и без того крайне трудно живущей стране. В ряду этих событий оказался фактически незамеченным и весьма драматичный эпизод, произошедший также на поле образования, мало того, в недрах самой образовательной сферы, а именно — разгром Закона РФ «Об образовании». Закона, который вобрал в себя все лучшее из отечественной и мировой философии и практики образования и который был признан ЮНЕСКО самым прогрессивным и демократическим образовательным актом в мире конца ХХ столетия.
Этот разгром закона произошел за пару месяцев до Беслана — скрытно, келейно, за спиной образовательного сообщества, под прикрытием бурных баталий о пересмотре социального законодательства и монетизации льгот. Тревога, поднятая по сему поводу «Учительской газетой», опубликовавшей 6 июля с.г. целый разворот под заголовком «Погром в законе», увы, осталась неуслышанной в тиши педагогических отпусков. Министерство образования и науки в свою очередь предпочло промолчать об этом событии, в корне меняющем ситуацию в образовании.
Позднее атмосфера бесланской трагедии также отвела далеко на задний план опубликованные в педагогической прессе незадолго до и сразу после Беслана материалы, раскрывающие, что произошло с Законом «Об образовании». И это опять же было естественно. Однако между данными очевидно несоразмерными событиями есть и своя внутренняя связь. Как трагедия в бесланской школе пробудила общественное самосознание, так и осмысление драматических событий вокруг Закона «Об образовании» должно стать этапом гражданского взросления образовательного сообщества. Посему есть явная потребность более пристально посмотреть, что же случилось с этим законом. Посмотреть в контексте общих тенденций российской жизни.
Это тем более необходимо, что события вокруг Закона «Об образовании» — своеобразная форма законодательного террора. Проведя откровенную контрреформу, если не контрреволюцию в образовании, государство собственной рукой выдворило из закона все ранее принятые на себя социально-экономические обязательства перед образовательной сферой. То есть по сути экономически распяло закон.
Этот геростратовский подвиг не удалось совершить, при всем их желании, младореформаторам первого призыва, поскольку их тогда смела бы волна демократического подъема начала 90-х годов. Но спустя двенадцать лет его совершили сегодняшние младореформаторы, после того как каток реформ радикального «экономического либерализма» прошелся по России.
Поскольку радикальный «экономический либерализм» до сих пор остается господствующей идеологией правительственных «реформаторов», есть смысл остановиться на нем подробнее.
Несколько слов о либерализме в современной России
Общеизвестно, что в современной политической теории и практике существуют два вида либерализма: экономический и социальный.
Исторически «экономический либерализм» восходит к экономическому детерминизму и рационалистической традиции эпохи Просвещения, сводивших все многообразие жизни социума к сугубо экономическим аспектам и пренебрегавших социокультурными факторами развития общества. В отечественном варианте «экономический либерализм» резко умощнялся марксистской идеологией, где все экономическое считалось первичным и воинствующим технократизмом, который взошел не без помощи нашей школы и для которого человек — лишь «винтик», строительный материал, средство достижения целей. В итоге наш «экономический либерализм» представал как уродливое дитя рационализма, марксизма и технократизма, как система мышления и деятельности, предельно близорукая и политически, и социально, лишенная социокультурных основ и культурологических интуиций.
В современной России, кроме того, «экономический либерализм» являл себя в крайне извращенной, агрессивно антинародной форме. Его цель — формирование «новой русской элиты». Его кредо — собственность и рынок. Люди, общество для него вторичны, десятеричны. Это лишь удобрение на том поле, на котором разворачивается «настоящая», экономическая история.
В отличие от «экономического либерализма» «социальный либерализм», напротив, делает акцент на человеке и обществе. Его цель — социальное государство. Его кредо — развитие человеческой индивидуальности, равенство стартовых возможностей, обеспечение необходимых социальных благ. В современном российском сознании — и это очевидно любому умственно и нравственно здоровому человеку — явно преобладают названные социал-либеральные ценности. Что определяется глубокой укорененностью социальных и нравственных идей в российском менталитете, гуманитарным архетипом отечественной культуры.
Таким образом, в российской политической практике последних двенадцати лет очевиднытри грубейших просчета (а по сути преступления перед нацией) первого (начало 90-х годов) и второго (начало 2000-х годов) поколений младореформаторов.
Просчет первый. Предельное социальное упрощенчество и беспредельная социальная безответственность. Сугубо социоинженерный, технократический, вненациональный и антигуманитарный подход к реформам. Отношение к человеку как к «навозу истории» (Гегель) или в лучшем случае как подсобному материалу, выдворение его на задворки, если не за скобки реформ.
Просчет второй — экономический фатализм и, по словам даже Дж. Сороса, «рыночный фундаментализм» тех и других младореформаторов; явное пренебрежение ко всему, что выходит за пределы их макроэкономических фантазий, — будь то реальная экономика, а тем более социальная, социокультурная, духовная сферы.
Это позволило одному из авторов польских реформ Г. Колодко назвать линию первых младореформаторов «самым плохим в мире неолиберализмом». А известному общественному деятелю Джюльетто Кьеза охарактеризовать младореформаторов второй волны как «лоббистов нового, либерального большевизма».
Просчет третий — постоянное нарушение в ходе реформ баланса экономической и социальной политики; длительное отсутствие последней и ее недавнее пробуждение в виде социальной контрреволюции. Отсюда чрезмерно высокая социальная цена проводимых преобразований, резкое сужение их социальной базы, все более возрастающая аллергия к самим понятиям «реформа» и «демократия» у обожженного реформами народа. Что привело к его социальному безверию и социальной атрофии.
В промежутке между двумя вахтами младореформаторов страна испытала на себе все прелести пятилетки «тяжеловеса» Виктора Черномырдина, который твердой рукой вел свой разрушающий Россию бульдозер, опираясь о плечо лидеров младореформаторов первого звена — в лице Анатолия Чубайса и его команды. (Тогда-то и просочился на политическую поверхность г-н Кудрин, который позже станет одним из главных героев новой младореформаторской смены).
Результатом «черномырдинской пятилетки» стали:
— в политическом плане: создание постсоветского мутанта — кланового номенклатурно-олигархического криминального режима, основанного на сожительстве власти и капитала, дружно и вдохновенно разворовывающих страну;
— в экономическом плане: создание колониальной сырьевой экономики — «экономики трубы», псевдоэкономики «финансовых пирамид», рухнувших 17 августа 1998 года;
— в социальном плане: создание уникальной беззарплатной экономики; бандитский переход на фактически рабский, годами не оплачиваемый труд; псевдостабилизация за этот счет системы государственных финансов, что, как справедливо отмечал Григорий Явлинский, является уже «проблемой не экономики, а морали»;
— собственно в нравственном, этическом плане здесь, пожалуй, просто негде ставить клейма. Это был период рыночного мародерства, вырождения демократии в структурах власти, перерождения многих бывших демократических лидеров в «новую номенклатуру» . Она уже рассматривала власть не как категорию общественного долга, а лишь как распределительный кран, используемый в целях личного обогащения. При этом для придания себе «исторического веса» она, в насмешку над здравым смыслом, провозгласила себя «властной элитой»;
— в социально-психологическом плане это был период, который известный польский публицист А. Михник назвал «бархатной реставрацией». Ее основные черты: бесплодие; отсутствие идей, политической смелости и политической воли; неспособность к принятию решений; стратегическая и интеллектуальная анемия. Безликость становилась лицом власти, бездействие выступало как система деятельности.
Общий итог заката «ельцинской эпохи», завершившей трагический русский ХХ век:
— беспрецедентное в истории России разграбление страны, понесшей урон, который превысил потери в Великой Отечественной войне;
— разложение государства, не способного к выполнению ни одной своей функции;
— обнищание народа в результате его ограбления олигархией и бюрократией, пораженных раком коррупции;
— предательство целей и идеалов свободы и демократии; окончательный слом демократической модели реформ, в том числе образовательной реформы; дискредитация понятий «демократия» и «реформа»;
— полный отрыв власти от преданного ею народа;
— превращение политики в антиполитику, тормозящую и деформирующую развитие страны.
С приходом к власти новой волны младореформаторов, исповедующих тот же радикальный «экономический либерализм», в жизни страны и народа мало что изменилось. Провозгласив социальную направленность рыночных реформ, они на деле сделали эти реформы еще более антисоциальными.
В результате, говоря современной лексикой, народ вновь стал заложником социально-экономического произвола «либерал-большевизма», который предельно усугубляет общую атмосферу террора, накрывшую сегодня страну.
Итак, если либерализм — это свобода, то наш ново-русский «экономический либерализм» — это свобода грабить страну. В этом смысле все наши правительства, начиная с 1993 года, были не только ставленниками новых русских, но и организаторами их разбойной деятельности по разворовыванию России. Увы, из всех так называемых правых только И. Хакамада признала безнравственность и порочность курса «экономического либерализма».
Я же все эти годы не перестаю удивляться патологической ограниченности самодовольных, заевшихся младореформаторов, неспособных понять трагические последствия неудачных экономических и социальных реформ. Недавние выборы в некоторых землях ФРГ красноречиво (и предупредительно!) продемонстрировали, что излишняя жесткость в проведении социальной политики чревата зловещей реанимацией фашизма, умело использующего массовое недовольство.
У нас же, в отличие от Германии, и социальные, и экономические реформы проводятся не просто жестко, но и тупо, и жестоко. Не пора ли опомниться господам младореформаторам? Государство трещит по швам, народ содрогается от взрывов и крови, а «либерал-большевики» продолжают резать его по живому. В итоге они захлебнутся нефтедолларами и золотовалютным запасом, а их социальная тупость погребет под собой не только нынешний режим, но, что самое страшное, и страну.
Иллюзия возвращения государства в образование
Кто в стране хозяин? «Что за вопрос, — скажете вы. — Естественно, президент». Увы, ошибаетесь. Президент только якобы принимает решения. Выполнять их или не выполнять, определяют другие. За все в итоге платит или не платит Минфин. Вот он-то и есть реальный хозяин.
Хотите пример? Нагляднейший — Концепция модернизации российского образования 2001 г.
После принятия Закона «Об образовании» 10 июля 1992 года правительство фактически ушло из образования, бросив его в условиях жесточайшего кризиса на произвол судьбы. По официальным данным Министерства образования РФ, финансирование образования из госбюджета в 1999 году по сравнению с 1991 годом сократилось вдвое. Реальные ассигнования на нужды образования в текущих ценах уменьшились «примерно в 5 раз, что в сопоставимых ценах составляет более чем двадцатикратное уменьшение». Ни одна из четырех правительственных программ, принятых в данный период, в части образования не была выполнена. Система образования выжила только благодаря мужеству ее работников и принятому Закону «Об образовании», который раскрыл многие внутренние ее ресурсы, главный из которых — свобода. Именно эти два решающих фактора и определили наибольшую устойчивость образования как социального института в условиях экономического смерча, политического паралича власти и тотального разграбления страны.
Власть очнулась только в 2000 году. И в числе других мер она решилась провести модернизацию образовательной системы под девизом — «Возвращение государства в образование». Летом 2001 года в недрах Администрации Президента РФ рабочей группой Государственного совета (в состав которой входил и автор данных строк) была разработана Концепция модернизации российского образования, одобренная 29 августа того же года Президентом РФ и Государственным советом, а 25 октября — и Правительством Российской Федерации. Однако до конца года Минфин весьма плодотворно поработал над этой Концепцией. Из нее были выжжены все конкретные цифры и все финансовые обязательства правительства, в том числе: планируемое в ближайшее время повышение доли бюджетных расходов на образование в структуре ВВП с 3,5 до 4,5%; намеченное ежегодное увеличение финансирования образования из федерального бюджета не менее чем на 25% в год в реальном выражении и не менее чем на 10% из бюджетов территорий и др.
Министр финансов г-н Кудрин заявил, что все эти и подобные цифры попадут в Концепцию «только через его труп». А поскольку г-н Кудрин продолжает здравствовать (дай ему Бог здоровья), трупом оказалась Концепция модернизации образования, точнее, она оказалась очередной бутафорской мумией.
В той же логике урезания Концепции и освобождения правительства от ответственности Минфином были усечены из документа: сама мысль о необходимости введения государственных социальных стандартов в образование; намерение установить минимальную ставку оплаты педагогических работников на уровне не ниже прожиточного минимума; все упоминания о налоговых льготах в образовании; даже права детей на бесплатное посещение музеев и многое, многое другое.
В таком предельно оскопленном виде и была 29 декабря 2001 г. принята правительством Концепция модернизации российского образования. В итоге «возвращение государства в образование» оказалось очередной иллюзией.
Однако «разминка» с Концепцией модернизации российского образования только возбудила азарт Минфина. И он решил наконец разобраться с Законом «Об образовании», который своим вольнолюбием и демократизмом давно уже оскорблял его политически и социально незамутненное девственно бухгалтерское сознание, равно как и неискоренимую тягу к обрезанию и регламентации всего и вся. Не случайно атаки на этот закон велись Минфином и другими антидемократическими силами еще с 1994 года.
Известно, что г-н Кудрин — не Витте. Но на этот раз этот господин нагляднейше показал всем, что он никакой не «министр», а попросту местечковый бухгалтер — с примитивным фискальным, технократическим, бюрократическим мышлением. Стратегические интересы России, неотрывные от развития образования, ему чужды, недоступны. Как недоступна социальная боль общества и образовательного сообщества в частности, не понимающих, почему их столь нещадно грабят при бешеном росте нефтедолларов и золотовалютного запаса страны.
В любом специальном деле, в том числе в фискально-бухгалтерском, существует предельная черта, когда специальный интерес отступает перед государственным. Иначе он становится антигосударственным. Минфин в своей социально-политической слепоте преступил эту черту. Он сделал новый образовательный закон и антинародным, и антигосударственным, т.е. подсек тот корень — образование, — на котором возрастает процветание страны.
Минфин вырезал из существовавшего Закона РФ «Об образовании» все, что касалось: — приоритетности образования и ее государственных гарантий; — финансовых обязательств государства перед образовательной сферой, в том числе — ежегодного отчисления на нее 10% от национального дохода, защищенности образовательных бюджетных статей, освобождения образовательных учреждений от налогов, права регионов вводить свои налоги и сборы на нужды образования, детских пособий, упрочения материально-технической базы образования и проч.; — федеральных нормативов оплаты труда работников образования; всех видов льгот и социальной помощи для них; — всех видов социальной поддержки и льгот для различных категорий учащихся, включая детское питание, проезд на транспорте, помощь при трудоустройстве, охрану жизни и здоровья детей, финансирование по повышенным нормативам учебных заведений для детей с отклонениями в развитии и т.д.; — ограничения платности образования; — финансовой и организационной самостоятельности образовательных учреждений; — необходимой полноты полномочий местного самоуправления в образовательной сфере; — поддержки негосударственных образовательных учреждений и многое, многое другое.
Все это, естественно, получило поддержку в Госдуме со стороны ручной «партии власти». Не выступило в защиту образования и Министерство образования и науки.
Только некоторые члены профильного Комитета Госдумы во главе с Олегом Смолиным встали на защиту образования. Они бились, не щадя себя, как герои-панфиловцы, с проектом Минфина до последнего патрона. И кое-что им удалось-таки отстоять.
Однако, увы, это теперь уже не проект, а новый закон, кардинально отличающийся от того, что был прежде. Это фактически декларация новой государственной политики в сфере образования или по меньшей мере новой экономической составляющей этой политики. Это второй исход государства из образования при недопущении к нему общества. Это резкое ущемление свободы в образовании и автономии образовательных учреждений. Это, по сути, свертывание и доступности отечественного образования, и перспектив его развития.
Апология «либерального большевизма»
В одном из комментариев, опубликованных в «УГ» 7.09.2004 года, г-н Пинский, используя, мягко говоря, лукавые аргументы, самозабвенно пытается доказать «историческую обусловленность» погребения старого и создания нового образовательного закона.
Вот исходная позиция этого автора. Поскольку, отмечает он, эмоций вокруг нового образовательного закона может быть очень много, а «смысл в них нулевой», «попытаемся — в возможно конструктивном гипотетическом (!) залоге — интерпретировать главную суть нового образовательного закона».
Особенно показательно то, как г-н Пинский трактует вырезание в законе нормы о заработной плате работникам образования (известную статью 54), которая, по его словам, «де-факто все равно много лет не выполнялась из-за неизменного нефинансирования». При этом автор не моргнув глазом замечает: «вопрос о том, было это из-за невозможности или нежелания, оставим политикам» (курсив мой. — Э.Д.).
Это верх цинизма и одновременно сдвоенная ложь.
Во-первых, все двенадцать лет с момента принятия Закона «Об образовании» правительство не только обещало, но под давлением образовательного сообщества и отраслевого профсоюза многократно ваяло и публиковало графики постепенного приближения к выполнению нормы закона о соответствующем соотношении зарплаты в образовании и промышленности. И вот теперь, когда казна разбухла от нефтедолларов и золотовалютного запаса, «либерал-большевики» попросту вышвыривают из Закона «Об образовании» эту норму, полагая, что образовательное быдло проглотит это, как проглотило безропотное население монетизацию льгот.
Во-вторых, лукавое предложение автора оставить этот вопрос на рассмотрение политиков, как говорил незабвенный классик, «есть ложь и лицемерие». Ибо ничто так ярко не раскрывает политическую позицию автора, как его стремление уклониться от политических оценок.
На деле же политическая позиция автора и его патронов предельно проста. Сформулируем ее от обратного. Известно, что государство, где заработная плата педагогов ниже средней по стране, неспособно к развитию. Свидетельство тому — вся мировая практика. И после этого «либерал-большевики» утверждают, что они трудятся не покладая (точнее, не прикладывая) рук во благо развития страны.
Теперь несколько слов о якобы исторических пассажах г-на Пинского по поводу отжившего свой век стремления «на демократической волне начала 90-х годов» выделить образование как «приоритетную сферу» и добиться для него «режима особого благоприятствования» в бюджетной, налоговой сфере и т.д. Да, это были основания демократической политики государства в области образования в начале 90-х годов. И ориентиром для них являлись развитые страны, вступившие почти в то же время на путь серьезных образовательных реформ, — Великобритания, Франция, Япония, США (где Буш-старший объявил себя «президентом образования»).
В этих странах налоговые и прочие преференции для сферы образования — азбука и экономической, и образовательной политики. Но мы, увы, чужих азбук не читаем. У нас «своя гордость» и «свой путь». Уйдя этим путем в середине 90-х годов из образования и сконцентрировав все свои административно-управленческие усилия на организации разграбления страны, государство перечеркнуло не только «эти надежды» на приоритетность образования. Оно едва не перечеркнуло надежды на само выживание страны.
И это не рядовое изменение курса правительства. Это его прямая измена прежнему демократическому курсу! (Пора об этом сказать открыто.) При ведущей роли в том правительстве румяных вождей радикал-экономизма, а ныне помятых деятелей отмордованных народом «правых сил». И не надо вешать читателям на уши историко-теоретическую лапшу. «Режим особого благоприятствования» был не завершен, а предан. Хотя не так откровенно, как сегодня. В 1993-1997 гг. правительство восемь раз обещало ввести налоговые льготы для образования, подправив Налоговый кодекс. И каждый раз — в трехмесячный срок. Последнее такое обещание после вмешательства Б. Ельцина было сделано весной 1997 г. — в период апогея учительских забастовок, которые тогда составили 91,8% от всех стачек в России.
Еще раз подчеркнем, что всякие попытки обосновать «объективную необходимость» отмены «режима особого благоприятствования» образованию, в частности отмены налоговых льгот, — ярчайшее свидетельство политической лживости радикал-либералов. В том же 1997 г., как отмечал Г. Явлинский, задолженность федеральному бюджету только одного АвтоВАЗа в шесть раз превышала сумму, которую правительство рассчитывало получить за счет отмены льгот образовательным и научным учреждениям, а также малым предприятиям, использующим труд инвалидов.
Напомним, кроме того, что в конце 80-х — начале 90-х годов многие нормы, отрабатываемые в образовании, служили образцом для других народно-хозяйственных сфер. В 1990 г. новый экономический механизм в образовании, разработанный группой Е. Сабурова, решением Совета Министров СССР был распространен на всю социальную сферу страны. А летом 1992 г. президент Б. Ельцин представил как образцовую для всех бюджетников Единую тарифную сетку, подготовленную в Министерстве образования.
И не нужно никому лукаво внушать, что Бюджетный, Налоговый кодексы и прочее преобороли «линию обороны» Закона «Об образовании». Честнее признать, что эти кодексы в отличие от закона были выполнены в принципиально другой логике: не в демократической — разрешительной, а в полицейской — запретительной, фискальной логике. Выполнены не в интересах развития государства, его реальной экономики, его социальной, в том числе и образовательной, сферы, а в целях обслуживания «рабочего процесса» главного движителя нашей жизни — бухгалтерского чиновника, которому жесточайшая унификация и регламентация позволяют легче считать.
Спросите любого директора школы, и он вам скажет, что о той свободе и финансово-хозяйственной самостоятельности, какая была в начале 90-х годов, сегодня не приходится даже мечтать.
Теперь, наконец, о замене образовательных «учреждений» на образовательные «организации», в которой «либерал-большевики» видят будущий магистральный путь развития отечественного образования. Выдавая желаемое за действительное, автор комментариев строит фантастические картины умирания «учреждений» и буйного расцвета «организаций». Хотя в новом законе ничего подобного нет, в нем подчас лишь мелькает термин «образовательная организация».
Четыре года назад, когда в этих реформаторских головах только рождалась идея трансформации «образовательных учреждений» в «образовательные организации», я писал следующее: «Для непосвященных в юридические тонкости подобных трансформаций выделим суть проблемы. Она предельно проста — проблема собственности: собственником имущества образовательного учреждения является его учредитель; собственником имущества образовательной организации — сама эта организация.
Иначе говоря, при тотальном изменении статуса «образовательных учреждений» на «образовательные организации» над образованием вновь нависала бы тень приватизации. Не увидеть этого мог только слепой. И потому только глупый мог ломиться в эту закрытую в общественном сознании дверь, ставя под бой лишь одним этим шагом все задуманное дело модернизации образования. Но, как известно, глупость — самая дорогостоящая вещь.
По большому счету этот пресловутый новый статус «образовательной организации» нужен от силы десятку крепких вузов в России и двум-трем школам. И из-за этого весь псевдополитический и псевдотеоретический сыр-бор? Из-за личного корыстного интереса руководителей этих учебных заведений?
Не случайно изменение статуса образовательных учреждений открыто называлось «директорской реформой».
Повторю, это было написано четыре года назад. Сегодня же «образовательные организации» преподносятся не как замысел, а как реальность. Идеологическая прислуга «либерал-большевизма» в образовании уже ждет «появления нового закона», после чего, говоря словами автора в своем роде «программного» коментария, «де-факто образовательная система распадется… на два сектора» (курсив мой. — Э.Д.) Вот в чем корень вопроса! «В любом случае, — провозглашает Пинский, — фундаментальные вопросы и перспективы ясны».
Вам тоже ясны, читатель? Если не совсем, поясняю.
Во-первых, дело совсем не в том, что с введением разнообразия форм собственности некоторые образовательные учреждения (к примеру, детские сады, ПТУ) могут быть приватизированы без изменения профиля деятельности. В этом не только нет ничего страшного, но есть существенная доля здравого смысла, подтвержденного и отечественным, и мировым опытом.
Страшное же состоит в том, что в руках «либеральных большевиков» система образования становится орудием социальной селекции и, если понадобится, еще разного рода отбраковок. Один ее сектор предназначен для «золотого миллиона» новых русских и их лакеев. Другой — для быдла, для бедных русских, не сумевших оседлать Боливара первоначального накопления, а потому списанных в социальные отбросы.
Во-вторых, рассуждения автора, что «бюджетные обременения рынка не могут быть чрезмерными. Следовательно, вектор направлен в сторону сокращения бюджетных расходов», в том числе и на образование, нагляднейше раскрывают основной замысел нынешней образовательной контрреформы — экономия на образовании, т.е. экономия на главной производительной силе общественного развития.
А помнится, еще два года назад Концепция модернизации российского образования исходила из гуманистической образовательной философии, где образование выступало как ведущая сфера «производства» человека и как модель гражданского общества, как главный и неисчерпаемый стратегический ресурс страны, как основной источник пополнения и накопления «человеческого капитала».
Далеко же за два года ускакали господа «либерал-большевики» не только в понимании сути и значимости образования, но и в стремлении использовать его в личных целях. И нам, как предлагает г-н Пинский, «придется к этому привыкать», ибо, по его словам, прежняя «пора отошла в историю».
Противостояние образовательной политики и практики
Такое противостояние, я убежден, и необходимо, и возможно. Это убеждение базируется на двух фундаментальных вещах: на том, что осталось-таки в Законе «Об образовании», и, главное, на том, что реально происходит в образовательной жизни.
Первое. При том, что экономические «либерал-большевики» предельно искалечили закон, они то ли не сумели, то ли побоялись выжечь из него самое главное, в частности: принципы государственной политики в области образования (статья 2) и самостоятельность учебных заведений в организации образовательного процесса (статья 15). Уже этого достаточно для сохранения и развития гуманистической, демократической философии и практики образования, для реализации педагогики развития и личностно-ориентированного образования.
И второе. Практически почти десять последних лет образовательная политика и образовательная практика шли параллельными курсами, но в противоположных направлениях. Первая обозначала застой на образовательной поверхности с явной тенденцией отката. Вторая вбирала в себя глубинные родники педагогической мысли и педагогического действия, двигавшие образование вперед.
Подобное противостояние образовательной политики и практики явно продолжится и сейчас. Контрреформа образования 2004 г. может оказаться мертворожденной. Ибо демократические ценности утвердились в образовании достаточно прочно; школа, страна уже серьезно продвинулись по пути к свободе и осознанию собственного достоинства. И потому реформирование образования в духе его дальнейшего раскрепощения и очеловечивания будет и далее продолжаться, завоевывая все новые и идейные, и технологические плацдармы.
Только надо научиться извлекать уроки. Главный урок разгрома Закона «Об образовании» состоит в том, что образовательному сообществу пора понять: кроме его самого, никто не защитит ни ребенка, ни учителя, ни образование. Не надеяться же на то, что удар системы возьмут на себя студенты, уже вышедшие на демонстрации и забастовки против погрома Закона «Об образовании».
Эдуард ДНЕПРОВ, академик Российской академии образования, министр образования РФ в 1990-1992 гг.
|
Строительный портал